Боль вышибает воздух из его лёгких — движением ловким, отточенным — привычным.

Что-то грохочет – не взрывается рядом, конечно, но близко. Кто-то палит очередью – должно быть, в воздух, должно быть, мимо – он определяет по звуку, но всё мешается совершенно – не может понять, было от него справа или донеслось откуда-то из-за спины – шатается, шарахаясь из стороны в сторону, кажется, задевает одну из полок, пытаясь отчаянно зацепиться за что-нибудь пальцами, но ловит только воздух.

Он слышит крики – раньше, чем слышать должен.
Воет сирена – раньше, чем её могли бы включить.
Что-то взрывается – в паре шагов от него – быстрее, чем он успевает отреагировать, и, отшатываясь в сторону, он всё-таки не успевает закрыть лицо рукой - что-то вспыхивает - в голове, перед глазами, на глазах. Зажатые в руках маска и нож падают на бетонный пол с грохотом, которого он уже не слышит.

Он не успевает ничего понять — совсем.
Всё как будто мешается.
Он даже не пытается понять, в общем-то - всё сводится до одной только боли, и крик, который он слышит, когда в шальном порыве на одних рефлеках прижимает руки в перчатках к собственному лицу, падая, кажется, на землю, он ни в чём не уверен в этот самый момент, кажется ему совершенно звериным.

Он поздно понимает, что кричит он сам.

Эрмосильо встречает его солнцем - палящим нещадно. Он щурит уставшие глаза и думает почему-то о городах на юге Испании, и мысль веселит его самым странным образом из всех возможных – так смеются над прошедшим, забытым и тебе будто бы больше не принадлежащем.

Так смеются над вещами, о которых вспоминают обычно по чужой наводке – раз в год и из вежливости.

Приносить людям смерть утомительно. Не настолько, впрочем, чтобы он действительно начал задумывать о варианте со сменой деятельности – мысль кажется ему забавной, но он не может воспринимать её серьёзно; перестать пачкать руки – по сути, недалеко уйти от рассуждений на тему «моя жизнь могла быть в разы лучше, если бы в тот вторник я повернул налево»; могла бы, конечно, но толку – ему не нравится рассуждать о возможностях по банальной причине: он упустил большую их часть в ситуациях, о которых вспоминать даже после второго стакана виски не хочется. Он старается не думать – обо всём этом, - проверяет пистолет на поясе – Джессамина сказала, что всё должно быть личным, но выбираться оттуда с одним лишь клинком может стать проблемно – поправляет воротник куртки, закрепляет галстук, чтобы тот не помешал потом доставать нож. Смотрит на маску, снятую с одного из охранников, чей труп теперь аккуратно был устроен между бараками – там, где проверять не будут, - совершенно чёрную и гладкую – убивать в такой совершенно бессмысленно, и она навевает почему-то мысли о прошлом – он давит злой смешок, закрепляя её на лице – в самом деле, давно было. Сверяется с часами на запястье – ещё две с половиной минуты до того, чтобы сообщить остальным, что всё чисто.

Он укладывается во время, и всё проходит так гладко, как не было, кажется, последние пару лет в его жизни, и это вызывает в нём чувства смешанные – он, с одной стороны, несомненно рад разобраться со всем так легко и скоро, с другой – всё проходит на удивление ладно. В его работе это обычно значит самое время если не планировать пути обратно, то по крайней мере о них задуматься.

Всё срабатывает так, как должно: никто из охраны не задаёт неудобных вопросов, не происходит ничего из категории неожиданного – всё выходит сухо, строго и чётко по плану – словно чьему-то, но Корво отгоняет от себя эту мысль – нелепица и паранойя, которая рано или поздно настигает каждого в этой сфере. Его, тем не менее, не покидает чувство, что за ним следят – хочется на инстинктах повести плечами и обернуться, но это будет непрофессионально – в лучшем случае, - и он не может привлекать к себе внимание ещё больше. Скользит взглядом по крышам соседних домов – на секунду цепляется за одну из точек, щурится, но решает – показалось, должно быть. Сцепляет руки за спиной, когда следует за парой громил внутрь склада номер двести сорок шесть «а» и осматривается осторожно, задевая придирчивым взглядом тени между длинными рядами склада и балки под потолком.

Ничего, он решает. Должно быть - в самом деле показалось.

Предчувствие скребётся под рёбрами шальными кошками, но он честно старается игнорировать это.

Его ещё не убили, значит, он нужен — мысль вертится в голове всё то время, пока его вытаскивают – тащат – куда-то прочь, и он понять не может, куда именно, совершенно не ориентируется – даже по крикам, долетающим до него, кажется, отовсюду и сразу, даже по выстрелам, и сирена продолжает выть так, что в голове ничего другого и не остаётся – он вырывается скорее от привычки, чем сопротивляясь ради того, чтобы выбраться – быть убитым не хочется как-то в целом, но прямо сейчас эта мысль не приходит ему в голову. Совсем.

Продолжает выть сирена.

он не может открыть глаза он не может открыть глаза он не может открыть глаза

Он прижимает руки к лицу - трёт с силой, вцепляется пальцами - туда, где глазные яблоки под горящими веками, и делает только хуже. Он не может вдохнуть даже толком, сил на то, чтобы продолжать вырываться, на этом этапе почти не остаётся - он терпит боль не впервые; он не в первый раз думает, что может в любой момент просто сдохнуть, но он не может открыть глаза, словно они в самом деле горят сейчас. Чувствует что-то липкое между пальцев.

Всё происходит словно без его участия - на этом этапе ему всё равно, на этом этапе он решает, что лучше бы сдохнуть, и вопросом что произошло совершенно не задаётся. Он поздно понимает, что его толкают куда-то - ударяется головой, шипит, инстинктивно вытягивает одну из рук вперёд, понимает - машина. Хочется спросить, какого дьявола происходит прямо сейчас, хочется дотянуться до пистолета на поясе, но голос совсем рядом звучит знакомо — до холода по позвоночнику, до непрошеных ассоциаций, до того, что он замирает - на считанные секунды, но этого хватает, в целом.

Хлопает дверца. Он надеется, что он ошибся, но всё то же чувство под рёбрами подсказывает - вряд ли. Через пару секунд ему уже всё равно не до этого.

Корво выдыхает через нос, сжимая зубы и почти рыча от отчаяния.
Он не может открыть глаза.

Он наконец-то убирает руки от лица — знает, что делает этим только хуже, но это всё равно оказывается задачей сложной - просто пиздец; он знает: они дрожат сейчас, когда он держит их перед собственным лицом, пачкая кровью сиденье чужой машины. Реальность происходящего он осознаёт смутно, но с этим, он решает, он разберётся позже — веки горят всё ещё, и он честно пытается почувствовать что-то ещё или по крайней мере открыть глаза, но всё как-то мимо.

Пытаться больно — он сдаётся попытке на четвёртой.

Хлопает дверца — снова — спереди — он только с этим звуком понимает, что они остановились, вздрагивает от неожиданности; почему-то сразу охватывает паника — совершенно рациональная сейчас, должно быть, но от этого не легче. Успевает нащупать сиденье перед собой, ногой чувствует пару бутылок, кажется — мусор. Выдыхает снова — прерывисто и жалко, почти как скулит; боль пульсирующая — постоянная — ему кажется, не уходит в принципе и легче не становится тоже; когда открывается дверца рядом, он наклоняется дико, теряя опору, и шипит снова, но ничего не говорит вслух — понятия не имеет, что сказать в такой ситуации можно. Не находит это необходимым.

Он считает шаги, но они идут медленно, и ему кажется, что неровно, и он теряет уверенность на пятнадцатом. Сжимает зубы и пытается не тянуть руки к глазам — занимает сам себя, цепляясь за чужое плечо, но толку мало. В остальном он оказывается на удивление цел - знает, что они испортили все его портреты в будущем, и неприятно ноет правое плечо, но это, должно быть, не серьёзно.

Дьявол с ним.

Они останавливаются - звон ключей совсем рядом, скрип двери - чужие руки отпускают его при первой же возможности. Он цепляется за дверной косяк, потому что стоять, в целом, не трудно, но он понятия не имеет, где он, и перемещаться по темноте ему, безусловно, не впервые, но это иначе, - он так и стоит просто, опустив голову вниз. Чувствует, как дрожат пальцы на правой руке - хочется вытянуть её вперёд и сделать пару шагов, но не двигается с места.

Он слышит знакомый голос — снова — и усмехается сам себе, пытаясь подавить смешок и вцепившись в дерево ещё сильнее - убеждать себя дальше, что это кто угодно другой, кроме Дауда, на этом этапе как-то не выходит.

Корво решает: у провидения хуёво с чувством юмора, если из всех людей на этой грёбаной планете ему каким-то образом повезло столкнуться именно с этим. Хмурится - тут же - и шипит, потому что снова делает только хуже. Думает об этом только сейчас.

Первый порыв - прямо спросить, какого грёбаного хрена Дауду могло понадобиться на богом забытом складе в грёбаном Эрмосильо, но он догадывается - вариантов не слишком много. Второй - спросить, какого грёбаного хрена он его прямо там же и не бросил или хотя бы не добил из жалости. Оба вопроса в итоге застревают где-то в глотке, и он обрывает сам себя - резко - не сейчас. Позже. Он ещё успеет.

Была причина, по которой Дауд вытащил его из этого дерьма и не оставил подыхать в луже собственной крови и какой-то ещё дряни, из-за которой он теперь мнётся на пороге - буквально, ― и мечется на месте, как слепой пёс, не решающийся двинуться и только вертящий головой в сторону каждого шороха.

Собственный голос звучит хрипло и сломано, и как будто на выдохе и устало, и как будто не собственный вовсе:

[indent] ― Помоги мне.

Ненавидит себя за то, что в самом деле говорит это, но смеяться над происходящим как-то не выходит - выдыхает, шипит снова, тянется к глазам, останавливает себя, когда рука оказывается на уровне лица. Решает всё-таки отлипнуть от дверного косяка - делает пару шагов вглубь помещения, от которого пахнет чем-то сгнившим и приходят на ум старые развалившиеся дома с кучей кошек. Выходит неуверенно; он вертит головой - по привычке - и держит при себе руки.

Добавляет голосом, который ничего не выражает ― он надеется:

[indent] ― Я не вижу, ― сглатывает, морщится ― боль не переносится легче, но становится терпимее ― звуки застревают где-то в горле. Он ненавидит каждую секунд своего существования ― примерно с того момента, как вошёл на тот склад, в голове вертится лихорадочно ― это пиздец какой-то. ― Принеси воды, бога, блять, ради.

Часть его надеется, что Дауд сейчас просто передумает, развернётся, скажет что-нибудь в лучших традициях паршивых фильмов с дешёвыми спецэффектами и всадит ему пулю между глаз - так будет проще, так будет, во всяком случае, милосерднее.

Он, впрочем, никогда не думал, что Дауду милосердие свойственно.

[nick]Corvo Attano[/nick][status]twisted[/status][icon]http://s9.uploads.ru/COoyk.png[/icon][lz]<div class="ls"><a href="ссылка на анкету">корво аттано, 37;</a> я не хочу быть красивым, не хочу быть богатым, я хочу быть автоматом, стреляющим в лица. </div> <div class="fandom">— dishonored —</div>[/lz]

Отредактировано Kyle Broflovski (03.10.18 08:21)