[indent]
На Палавене было тепло.

[indent] Здесь, в этом мягком для турианского организма климате, он родился и он жил. Гаррус смотрел на свою сестру и видел, что у нее было детство. Она играла с такими же, как и она, маленькими турианскими детьми, бегала по пыльным дорогам, прижимая к себе самую большую ветку, какую только могла найти. Гаррус смотрел на Солану и видел, как она была счастлива – она смеялась рядом со своими маленькими друзьями, она тихо подвывала, когда сильно ударялась коленкой при падении, она благодарила, когда ей предлагали такую необходимую помощь. У Соланы были мечты, обычные мечты юной турианской девочки, и перед ней были открыты абсолютно все дороги – она могла бы выбрать любую из них. Солана росла, и Гаррус наблюдал за ее взрослением. Он видел ее первые переломы, первые победы, первые выстрели и первые поражения. Гаррус видел ее первого друга, первого врага и даже первого взрослого турианца, который сказал ей, как же далеко она пойдет. Гаррус видел все это, и с удовольствием катал ее на плечах, когда возвращался домой. Гаррус смотрел за тем, как сестра пыталась повзрослеть как можно скорее, и советовал ей ценить моменты беззаботного детства, когда она пока не связана ничем, кроме правил поведения в общественных местах.

[indent] У Соланы Вакариан было детство, но у ее брата Гарруса его никогда не было. Гаррус Вакариан был товаром в магазине, материалом для лепки, объектом для исследования. Гарруса купили, едва ему исполнилось четыре – забрали из рук матери, которая при прощании говорила ему, какой же он особенный. Его забрали из семьи и лишили всего, что у него было на тот момент – оставили только имя и родовые метки, что пересекали его лицевые пластины темно-синими рваными лентами. Гарруса заперли внутри высоких башен Валлувианского жречества, покрыли его голову темным капюшоном, а после решили, что его нужно лишить не только детства, не только семьи, не только права выбора собственного будущего. Гарруса Вакариана решили лишить его имени. Когда неизвестные ему турианцы в темных свободных балахонах положили его на операционный стол, Гаррус испытывал страх. Но когда жрецы решили избавиться от родовых меток его колонии, в которой он когда-то родился, Гаррус испытал парализующий все его маленькое детское тело животный ужас. Тогда бы уже ничего не смогло бы быть прежним. И Гарруса Вакариана в этой галактике тоже не стало бы, и имя его было бы лишь пищей для холодного и поразительно жадного вакуума космоса. И именно тогда Гаррус понял, что такое «бей и беги».

[indent] Метки остались на его лице, нетронутые светлым сиянием лазера. Гаррус в ужасе сбежал, и слишком долго он не мог найти выход. Гаррус бежал, но вскоре его нашли, поймали и скрутили, словно больного бешенством молодого варрена. Купленный в магазине товар оказался бракованным, и в его мозгу была сила воли, которой никто никогда не приветствовал. Гаррус не знал, что жрецы делают с теми неудачными образцами, которых нельзя было вернуть назад. Так же Гаррус не знал, был ли он достаточно особенным, чтобы выжить в высоких башнях с плоскими крышами, в которых прятало свои знания Валлувианское жречество. Но выжил он не потому что родословная его была чиста и не потому что само жречество было близко ему по духу. Гаррус выжил, потому что всю свою жизнь был один и верил только себе. Когда его, маленького турианского мальчика, ловили за ноги и руки, а после – скручивали на холодных блестящих полах залы посвящения, он сопротивлялся так долго, как только мог. Гаррус пинался, кричал и кусал зубами все, до чего только мог добраться. Гаррус кричал, и ему затыкали рот, а после – вели к Монолиту, протаскивая его щуплое тело по темным коврам. Монолит шептал, и шепот этот проходил сквозь его кожу и кости, достигал мягких мышц и незащищенного детского мозга. Гаррус смотрел на величественный сгусток энергии, что ослеплял ему глаза, и по лицу его текли горячие, соленые слезы.

[indent] Гаррус не хотел слушать, но он все равно слышал. Стоя на коленях, он держался за голову, не в силах сдержать дробящийся шепот слов, что отскакивали от его черепной коробки и накладывались друг на друга, создавая вечное безумное эхо. Гаррус не смотрел, но он все равно видел фигуры – темные на белом фоне, – что обступали его со всех сторон и давили, давили, давили на него всей своей массой. На плечах Гарруса теперь была настолько неподъемная ноша запретного знания, что он, обессилев, упал и закрыл воспаленные от плача глаза. Гаррус уснул на долгие часы, а когда проснулся, то уже перестал быть собой. И в следующий раз, когда Десолас Артериус позвал его с собой, Гаррус безмолвно согласился. Пока они шли по темным коридорам одной из башен, он не выпускал чужие пальцы из своей детской ладошки ни на секунду.

[indent] Гаррус Вакариан приходит домой в последний раз, когда ему исполняется двадцать. Именно тогда его сестра готовится уйти в учебный лагерь согласно традициям, и она делится с ним своими переживаниями, как с самым дорогим ей человеком, не смотря на их частые разлуки. Гаррус прямо говорит, что больше никогда не вернется домой, и Солана смотрит на него отрешенно и с разочарованием. Солана говорит ему, как сильно он изменился, и субгармоники ее мелодичного голоса бесцветные и сухие, как жухлые листья. Она замечает в нем что-то, что потом сможет увидеть в учебном лагере и много позже – на военных операциях. Сестра еще не понимает этого, но видит на руках Гарруса кровь, а в его глазах – смерть и безразличие.

[indent] Гаррус Вакариан – убийца. И теперь десятки духов умерших солдат смотрят на него сверху, и все они, он уверен, – духи мести. Гаррус ступает по земле медленно и в развалку, зная, скольких детей он оставил без любящих родителей, жен без мужей, братьев без сестер. Гаррус знал это, и знание это давалось ему легче с каждой выпущенной пулей. Когда Гаррус убивал людей, это давалось ему настолько легко, насколько естественным был процесс дыхания для любого живого организма. Он – солдат, и все, чему его научили Валлувианские жрецы – это ненависти и войне. Гаррус убивал, и убийство для него было не более чем работой, а свою работу он выполнял хорошо. Гаррус ненавидел, и ненависть для него была воздухом, что наполнял его тело бьющей через край энергией. Гаррус желал смерти каждому отдельному человеку в этой галактике, и космос переваривал его злость, культивируя ее в ярость. И он копит в себе эту животную и разрушительную силу, а после – выпускает наружу, когда находится на грани между жизнью и смертью.
[indent]
На Мендуаре было жарко.

[indent] Гаррус лежал на горячей земле. Оставленный в одиночестве, среди перепачканных в разномастной крови трупов своих собратьев, он смотрел в глаза человеческой женщине, обернутой в фантик брони Альянса Систем. Длинные ее волосы, когда-то завязанные в пучок, растрепались, и некоторые темные пряди сожрало голодное, рыжее пламя. Мендуар горел вокруг них, и штык-нож ее винтовки густо капал синей кровью – его кровью, которой прямо сейчас истекала его глубоко раненная нога. Гаррус ненавидел эту женщину ровно настолько, насколько ненавидел и человеческих колонистов, которых она закрывала своим хрупким, мягким телом; он ненавидел всех их за каждого павшего на этой планете собрата, имена которых вскоре сотрут из памяти баз данных и, возможно, из его собственной памяти – тоже.

[indent] Вместе с ним высадилось еще семь человек, и всех семерых он потерял. Кого-то застрелили, кого-то закололи сельскохозяйственным инвентарем. Он лично видел, как одного его подчиненного растерзала группа особенно озлобленных существ, похожих на варренов – помесь человеческой собаки и волка, с длинной, зубастой пастью и мутной слюной. Их выловили по одному, но каждый успел забрать с собой десяток; остальных пришлось взять на себя Гаррусу, все еще оставшемуся в живых, незамеченным, выполняющим миссию. Он успел перекрыть подачу воды, оборвал связь, вывел из строя охранные механизмы. В самом конце их осталось двое: он и его подчиненная, только вышедшая из объятий турианской армии и Валлувианского жречества. Она защищала его храбро и самоотверженно, но ровно до тех пор, ей не отсекли голову резотроном, и ее уже бездыханное, бьющееся в конвульсиях тело, густо окропило его кровью.

[indent] Гаррус Вакариан, лишенный возможности ходить, остался один. И лишь ненависть дала ему сил: он набрасывается на человеческую женщину, дотянувшись до спрятанного в сапоге стилета. С особым упоением он всаживает острое лезвие клинка в ее мягкое, незащищенное горло и ведет кривую, рваную линию – голова отделяется от тела и нелепо катится по выжженной земле. Застывшие в ужасе и сбившиеся в кучу колонисты лишь следят за ним, как он, подобный обезумевшему от голода хищнику, потрошит ее легкую броню и никак не защищающие тело кусочки одежды и теплой плоти. После он вырезает и их всех: слабых, испуганных зверей, парализованных страхом и чувством обреченности. Гаррус чувствует упоительное наслаждение, когда слышит крики боли, что выходят из человеческих глоток. С чувством исполняющейся мести он всаживает острие клинка прямиком в мягкую и незащищенную броней плоть, и перчатки его становится мокрыми и липкими. Гаррус чувствует опьяняющий запах крови и смерти повсюду, и видит в своих убийствах не только хорошо выполненную работу, но и удовольствие.

[indent] Спустя три дня Гаррус просыпается обмотанный трубками в медицинском отсеке, и вместо ноги у него – новый механизированный протез. Он касается пальцами матово блестящих пластин и черного подколенного нароста, и в его душе нет чувства утраты. Когда он пытается двинуть своей новой ногой, его мозг еще затуманен действием обезболивающих препаратов, которыми его накачивали во время протезирования. Но нога отзывается, и Гаррус чувствует почти детскую радость. Его костям удобно в его теле, и его мышцам удобно на его костях; около месяца Гаррус свыкается с мыслью о том, что проклятый человек смог лишить его ноги. После этого убийство для Гарруса теперь – нечто личное. И Мендуар, занимавший в его личном деле почетное место, навсегда въелся в его разум так остро и ярко, что он все еще помнил запахи паленой органики и человеческой крови. Слишком знакомые и ставшие родными, они преследовали его; они стали его личным запахом, что лишь изредка смешивался с ароматом раскаленного термозаряда, выбитого из патронника снайперской винтовки.
[indent]
На Новерии же было холодно.

[indent] Мощные муссоны, что обтекали вточенные в ледяные скалы здания, были настолько злыми и холодными, что чувствовались они даже сквозь метры тяжелой обшивки. Гаррус, исключительно предпочитающий тепло и жару, как и любой другой турианец, зябко кутался в накидку – не спасал даже атмосферный костюм, призванный сохранять привычную температуру тела. Новерия не нравилась ему, как и любому другому члену делегации; все они желали покинуть этот промерзлый кусок камня за задворках Галактики как можно скорее, чтобы, наконец, приступить к своим обязанностям. Молодая Невия старалась быть как можно ближе к нему, нарушала все правила иерархической этики, оглядывалась по сторонам с неподдельным интересом – здесь она еще никогда не бывала, в отличие от своего патрона, который позволил ей взять себя под руку.

[indent] – Никогда не видела столько снега, – совсем тихо вдруг озвучивает она, когда они покидают транспортер и двигаются в сторону арендованной оперативной базы. Ее мелодичный голос заглушали слои темной ткани, повязанные до самого носа. – И даже я чувствую, насколько здесь холодно.

[indent] – И это с твоим процентом модификаций? – Спрашивает Гаррус, проведя карточкой по электронному ключу. Когда дверь открывается, он пропускает Невию вперед и кивает турианским охранникам в коридоре. – Сколько уже? Пятьдесят?

[indent] – Сорок девять и четыре десятые, если быть точной, – охотно делится Невия, разглядывая что-то в своем полупрозрачном планшете; ее пальцы ловко передвигают изображения и множество строк сплошного текста. – Недавно мне сделали операцию на горле. Позволяет сохранить дыхание при высоких нагрузках и исключает возможность удушья.

[indent] Гаррус знал об этой операции – он сам прошел через такую около года назад, когда в жречестве стали распространяться слухи о заключении союза с человеческой организацией. Такого вида перспектива не пугала его, но раздражала и вызывала вполне ожидаемые опасения. Люди были опасны, чрезмерно агрессивны и недальновидны. Людей Гаррус убивал с особой жестокостью и не раз, и не два; события Мендуара все еще преследовали его во снах, но назвать их кошмарами он не мог. Мендуар был для него не потерей и не поражением, но личной победой и личной местью, и если бы ему представилась такая соблазнительная возможность повторить, то он, не раздумывая, воспользовался бы ею.

[indent] Сегодня же, как констатацию заключения этого союза, ему было необходимо познакомиться с этими людьми – с теми, кого он видел лишь вскользь и не видел вообще. С теми, с кем ему придется работать в будущем ради достижения общей цели. В руки Гарруса уже попадали личные дела будущих союзников, и он уже успел их изучить – ничего выходящего из ряда вон, но все-таки один человек смог его заинтересовать. Он читал о нем, много раньше, когда на всю проклятую Галактику запела весь о Джоне Шепарде: о том, кто утопил Торван в крови и огне; о том, кого с позором изгнали из рядов благочестивого Альянса Систем; о том, кто стал неопровержимым доказательством того, насколько разрушительной может быть биотика; о том, как высоко можно подняться с рекордно короткий срок.

[indent] Гаррус Вакариан чувствовал к этому человек что-то сродни уважению. Но в то время он почти физически ощущал исходящую от этой личности опасность, не смотря на то, что на него в ответ взирала лишь замыленная фотография сомнительного качества, явно выдернутая из записей слежения видеокамер. Вскоре он видит его вживую; Джон Шепард входит в переговорную и садится ровно напротив него. Гаррус переводит взгляд и видит жесткое, человеческое лицо: его глаза сверкают тусклым, рыжеватым огнем, а щеку пересекают шрамы-следы боевых ранений. Он был крепко сложен, сосредоточен, и на его губах закаменело раздражение, ясно сквозящее в промерзлом воздухе помещения переговорной. Рядом с Гаррусом, по правую руку, садится Десолас Артериус, позади них встает Невия, неизменно уткнувшаяся в строки информации своего планшета.

[indent] Пока представители руководства ведут между собой напряженный, тяжелый диалог, Гаррус вспоминает выдержки личных характеристик. Закрытий. Жестокий. Придерживается ксенофобных настроений. Страдает от побочных эффектов имплантированного в тело L2. Жречество одарило его протезированной конечностью, решив на практике продемонстрировать уровень технологий, которыми оно владеет. Смотря на эту руку, Гаррус чувствует навязчивое, раздражающее жжение в собственном теле – оно зарождается ровно в стыке таза с его собственным протезом, и жжение это медленно расползается к животу, а позже, по самому пищеводу – прямо к модифицированному горлу. Позволяет сохранить дыхание при высоких нагрузках и исключает возможность удушья.

[indent] – Капитан Гаррус Вакариан, глава группы «Гамма-027», – представляет его Десолас, и Гаррус лишь сдержанно кивает в ответ. На самой периферии его зрения пробегают алые строки – физические данные человека, который сидит перед ним. – Вместе с вами он будет руководить командованием фрегата «Шаньси-314».

[indent] Капитан Гаррус Вакариан, глава группы «Гамма-027», медленно переводит взгляд на Десоласа, на лице которого застыло нечитаемое выражение – смесь откровенного веселья вместе с застоявшимся, мутным раздражением. Показатели личных данных Шепарда сменяются уже собственной фантазией Гарруса о том, как он снимает с человеческой головы его по-армейски коротко остриженный скальп.

[indent] – «Шаньси»?

[indent] – У человечества вошло в привычку называть свои корабли в честь памятных битв, – медленно разъясняет Десолас, и субгармоники его низкого голоса какие-то заглушенные, пустые, бесцветные – похожие на плоские человеческие голоса. Гаррус слишком отчетливо понимает, каким издевательством было предложение назвать построенный совместно фрегат, и Десолас, судя по всему, принял такой выпад на свой личный счет. – Мы решили не отказывать им в праве выбрать название корабля. Приставка «314» – наша инициатива.

[indent] – Не упустили возможности подъебать нас в ответ? – Непринужденно интересуется Джон Шепард, вальяжно сидящий в своем мягком кресле и сложивший руки на груди.

[indent] В личном деле Гарруса Вакариана была марка о том, что он «испытывает проблемы с взаимодействием с людьми». Гаррус знал о ней и не считал подобное проблемой, потому что его учили взаимодействовать с людьми, но своим методами. Методами его были насилие и боль, устрашение и доминация, и любые другие методы казались ему чуждыми и слабыми. Гаррус был турианцем, а турианцы не принимали слабости, не принимали вольности, не принимали неповиновения. Турианцы – народ воинов и солдат, и страницы их истории были написаны утекающими жизнями миллионов погибших. Турианцы шли по землям своих завоеваний, и земля это была влажная от чужой и их собственной крови. Влажная земля была покрыта пеплом, и Гаррус Вакариан тоже ходил по этой земле – по земле, удобренной чужой мертвой плотью и дробленными сухими костями.

[indent] Они стали первыми, кого встретили люди на своем пути, когда открыли высокие технологии, находящиеся на задворках их примитивной системы. И они стали первыми, кто испытал мощь этой многочисленной и заносчивой расы – неизвестной, никому не понятной и оттого опасной и непредсказуемой. Турианцы стали первыми, кого встретили люди, но именно они стали теми, с кем люди стали сотрудничать. От Гарруса Вакариана зависел успех этого сотрудничества, но чему-то крайне необходимому Валлувианское жречество его все же не научило. Валлувианское жречество не научило его дипломатии. И единственное, чем пользовался Гаррус при взаимодействии с людьми, так это насилием и оружием, с помощью которого это насилие осуществлял. Гарруса учили ненавидеть, но не учили прощать; его учили убивать, но не учили спасать; его научили долгу и мести, но не научили благоразумию и самоконтролю. Поэтому у Гарруса Вакариана действительно были проблемы с взаимодействием с людьми, потому что все, чему он научился – это убивать молодых инородцев с пограничных планет, выдавливая их жизни из мягких и незащищенных тел.

[indent] И не смотря на то, что Джон Шепард никаким образом не участвовала в войне Первого Контакта ровно как и он, Гаррус ненавидел и его. Его острый, прямой взгляд, его плоский, по сравнению с турианским, голос. Гаррус ненавидел, и его трехпалая ладонь выхватила пистолет, направляя его дуло на человеческий; Гаррус ненавидел и вспоминал о том, насколько хрупкая и незащищенная у людей шея. Он помнил, с какой легкостью лилась кровь из темной человеческой улыбки, которую он оставил на память одному из колонистов, насколько широко и радостно улыбалась мертвеющая плоть его шеи. Он помнил, насколько легко на человеческой коже растекаются маслянистыми пятнами синяки, и как звонко хрустят их легкие серые кости. Шепард же с особым рвением отразил его позу, наставив свое оружие на него.

[indent] Они стояли так, в мертвецкой тишине, не желающие выстрелить – выстрел был равен провалу и концу сотрудничества. Об их миссии можно было бы забыть. Когда Гаррус убивал Шепарда в своих мыслях в сороковой – юбилейный – раз, то пистолет его плавно освободился от его крепкой хватки, ровно как и Шепард лишился своего оружия.

[indent] – Хотела бы вам напомнить, что это мирные переговоры, – глухо произносит Невия, и тело ее было охвачено еле заметным, голубоватым свечением биотики. В своих ладонях она держала выхваченное оружие, которое она аккуратно положила на краю стола.

[indent] Неожиданно для себя Гаррус подумал о том, что они… сработаются. Что ж, добро пожаловать на борт, капитан Джон Шепард.
[nick]Garrus Vakarian[/nick][status]such a disappointment[/status][icon]http://sh.uploads.ru/eULsu.png[/icon][sign]I LIE ON THE GROUND WITH YOU
AND IF YOU DIED I DIE TOO[/sign][lz]<div class="ls"><a href="ссылка на анкету">гаррус вакариан, 27;</a> раненный, предпочитающий забивать раны землей, не признающий бинтов </div> <div class="fandom">— mass effect —</div>[/lz]