Высокие технологии только усугубляли пропасть между мегаполисами и деревнями и городами на отшибах. Где-то вообще невозможно было сказать, что на дворе век разумных омников и цифровой жизни, а где-то, как в этом городе с трудным (для Джесси, очевидно, или любого другого американца) названием, нищета и консерватизм причудливо переплетались с неоновыми вывесками, ехидно смотрящими вслед омниками и стерильными помещениями современных банков.

Название, наверное, было простым и не таким уж и трудновыговариваемым, но Джесси сложно было сосредоточиться даже для того, чтобы внятно объяснить японцу в аптеке, что именно из лекарств ему надо. В итоге добычей оказалось только как будто бы знакомое, но странное цветастое жаропонижающее.

Постоянно хотелось то есть, то пить, то лежать пластом и не видеть ни еду, ни воду ближайшие несколько лет. Температура никак не желала спадать, через пару суток Джесси уже с трудом отличал день от ночи. Добраться до холодильника за бутылкой с холодной водой оказалось настолько геройским поступком, что следующие два часа Маккри спал, прижавшись виском к прохладному дешёвому паркету. Плотно занавешенное окошко снятой на неделю комнаты в хостеле выходило на десятки, если не сотни неоновых вывесок в узком переулке. Шум с той же улочки пробирался сквозь дешёвый стеклопакет и мешал нормально отоспаться — Джесси снились толпы доставучих людей, оставляющих на одежде и на коде маслянистые пятна от любого прикосновения.

В ночь между вторым и третьим днём лихорадки, отойдя от приступа дурного, изнуряющего кашля, Джесси совершил, наверное, самую страшную ошибку в своей жизни. Ну, или она была бы таковой, будь он в более вменяемом состоянии. Недосып, наложившись на постепенно спадающую температуру, заставлял говорить как есть.

— Алоха, ящерица, — надсадный смех быстро превращается в скрипучий кашель. Джесси, выматерившись, отводит телефон от лица, заглушая кашель подушкой. И только после скороговоркой выпаливает: — Я сто лет тебя не видел. И не слышал. Будет обидно сдохнуть, не выслушав твоих жестоких наставлений напоследок. Слушай, было бы классно, если бы ты приехал, — последнее Джесси почти скулит, наполовину осознавая, как жалко звучит. От невнятного стыда горят шея и щёки. — Почти как рождественское чудо.

До писка автоответчика голосовой почты Джесси успевает рассказать, как тупо называется этот город, как тупо, что он сдохнет в этом хостеле со смешным названием и как тупо, что из окна видно квазиамериканское казино с вывеской в виде лошади в ковбойской шляпе.

Ему немного легче от того, что Шимада не поднял трубку ни на первом гудке, ни на десятом. Немного легче от того, что всю эту чушь он рассказал автоответчику. И немного обидно от того, что он не помнит, как можно удалить это чёртово сообщение. Разум вяло подсказывает, что как-то можно, но Джесси никак не может вспомнить. Значит, придётся Ханзо выслушивать эту ересь человека, заболевшего каким-то неявным гриппом впервые за десяток лет. Последний раз это было при коммандере.

Тогда, правда, всем заправляла доктор Циглер. Как жаль, что её нет рядом с милым, но строгим голосом. Как жаль, что за Джесси не приглядывает теперь миллион датчиков и строгий взгляд сильной женщины. Как жаль, что нельзя поплакаться в жилетку Рейесу.

Спустя вечность Джесси начинает радоваться галлюцинациям — мелодии какого-то детского мультика, которая никак не идёт из головы, стуку в дверь, Ханзо на пороге.

— Чёрт, — Джесси, взмокший и бледный, во всю пялится на мерещащуюся ему ящерицу, крепко держась побелевшими от напряжения пальцами за дверной косяк и за ручку двери.